В 1789 году, незадолго до взятия Бастилии, аббат Сийес выпустил свой знаменитый памфлет «Что такое третье сословие?», который стал катехизисом революции, потрясшей мир. «Что такое третье сословие? Всё. Чем оно было до сих пор при существующем порядке? Ничем. Что оно требует? Стать чем-нибудь», — писал Сийес, которому вскоре суждено было возглавить Конвент. А третье сословие стало тем социальным субъектом, который и повернул историю.
Тогда, в конце 18-го столетия, наследственная аристократия, составлявшая около 1% населения Франции, владела, по данным Томаса Пикетти, около 90% национальных богатств. В сегодняшней России распределение благ ненамного более справедливо. По сведениям Credit Suisse, 1% верхушки владеет в нашей стране 75% национального достояния http://publications.credit-suisse.com/tasks/render/file/index.cfm?fileid=AD6F2B43-B17B-345E-E20A1A254A3E24A5, причем эта доля постоянно растет.
Похожие социальные условия рождают похожие политические формы. «Третье сословие» во Франции накануне революции было широкой социальной коалицией, в которую входила и национальная буржуазия, и парижские санкюлоты, и миллионы задавленных нищетой крестьян. Почти такая же схема противостояния выстраивалась и спустя 200 с лишним лет — во время американского «Occupy Wall Street», «народ против верхушки», «We are the 99%».
Неолиберальный мировой порядок, господствующий на планете последние 40 лет, создал социальную ситуацию, когда все богатства, а значит, и реальная политическая власть, сосредоточены в руках крохотной финансовой олигархии, фактически приватизировавшей государства. В России это выражено в наиболее острой, порой карикатурной форме. Именно это и стало условием для возникновения нового «третьего сословия», социального субъекта, в рамках которого значительная часть буржуазии может объединиться с рабочим классом и социальными низами для борьбы со «старым порядком».
Российская модель неолиберализма с самого начала вызвала неприятие у существенной части элиты. В 1990-х этих людей называли «красными директорами». Директора совхозов и предприятий ВПК, руководители советских заводов и научно-производственных комплексов, они были крайне недовольны радикальной шоковой терапией ельцинских правительств. Их социальный интерес заключался в протекционистской защите внутреннего рынка, поддержке потребительного спроса населения, которое должно было покупать продукцию их предприятий, в необходимости генерирования дешевого кредита. Именно эта публика была главной социальной базой КПРФ с момента ее создания. Она довольно жестко противостояла неолиберальным экспериментам и даже добивалась определенных успехов, пиком которых стало правительство Примакова-Маслюкова в 1998-1999 годах. Но стабилизация режима и выгодная сырьевая конъюнктура свели это противостояние на нет.
В путинские годы бывшие «красные директора» и связанные с ними группы внутри бюрократии оказались встроены в политическую машину государства. Они массово вступали в «Единую Россию». Именно они обеспечивали мобилизацию лояльного электората. Но внутри политической и социальной конструкции путинской России они занимали подчиненное положение по отношению к финансовой и сырьевой олигархии, которая контролировала правительство и его социально-экономический курс. Потоки нефтедолларов обеспечивали этой системе стабильность.
Однако по мере того, как рост экономики сменился стагнацией, а потом и падением, платежеспособный спрос внутри страны сильно сократился, а конфликт с Западом сделал кредит недоступным для реального сектора экономики, — антилиберальные настроения в российской буржуазии вновь стали усиливаться. До сих пор они выражались в создании лоббистских структур, экспертных площадок и медиа, которые демонстрировали подчеркнутую лояльность Владимиру Путину и его «патриотическому курсу», но жестко критиковали либеральную экономическую политику правительства.
Но накануне президентских выборов ситуация начала меняться. Кремлевский режим получил серьезную проблему: выборы могли стать полностью бессмысленным и никому не интересным ритуалом, в котором никто не примет участие по доброй воле. А значит переизбранный новый-старый президент не получит реального мандата доверия от народа, что серьезно ослабит его авторитет и, в конце концов, власть. И ослабит на фоне острого конфликта с Западом, нарастающих экономических трудностей и социального недовольства. Что чревато делигитимацией политической системы.
Политические администраторы режима стали решать возникшую проблему с помощью привычных политтехнологических мер: начали подыскивать «новые лица», которые смогут сделать кампанию хоть сколько-нибудь интересной и привлекут к ней внимание общества. В рамках решения этой задачи они спокойно отнеслись к выдвижению от КПРФ и других лево-патриотических сил Павла Грудинина. При этом у компартии были свои очевидные причины для такого решения. Ее традиционный лидер Геннадий Зюганов немного приелся избирателям за последнюю четверть века и всерьез рисковал занять на выборах не второе, а третье или даже четвертое место. Для партии это стало бы настоящей катастрофой, в результате которой она могла бы повторить печальную судьбу своих украинских коллег из КПУ, которые за считанные годы из крупнейшей силы оппозиции превратились в маргинальную партию на отшибе политической жизни.
Интересы КПРФ и Администрации президента неожиданно совпали и привели к тому, что номинацию от формально второй политической партии страны получил новый политик, способный привлечь к ней дополнительные голоса и, в целом, повысить явку на избирательные участки, создав хоть какую-то новую интригу предвыборной кампании. Но, возможно, что это решение будет иметь гораздо более серьезные последствия, чем те, на которые рассчитывали кремлевские политтехнологи.
Павел Грудинин имеет большой потенциал, для того чтобы создать широкую коалицию, противостоящую власти. Он сам является ярким представителем корпуса «красных директоров». Он почти в равной степени понятен как для недовольной буржуазии из реального сектора, так и тоскующим по советским социальным гарантиям низам. Будучи выдвинутым от КПРФ и не связанным обязательствами и общими взглядами с либеральным окружением, он естественным образом выдвигает более последовательную и более радикальную программу.
Нет ничего удивительного, что вождями третьего сословия в эпоху Французской революции поначалу были умеренные политики, выходцы из верхов общества, такие как Лафайет и Мирабо. Социальные низы были слишком слабы, не организованы, им не хватало сознания собственных интересов и политического опыта, чтобы претендовать на лидерство в общем движении или даже на самостоятельность. Но по мере развития революции на арену выходили гораздо более радикальные партии и деятели, вплоть до якобинцев, а социальные низы приобретали необходимый опыт, политическое сознание и организацию.
Точно также в складывающейся сегодня антиолигархической коалиции неизбежно поначалу будут доминировать умеренные политики, связанные с той частью имущих классов, которые хотят изменить правила игры, разорвав с неолиберальным курсом. Именно таков Павел Грудинин. И именно это делает его фигурой, которая может дать первый толчок политической революции. Он оказался на своем новом месте в нужное время.
Грудинина выдвигает партия, называющаяся коммунистической. Его личный успех связан не только с производством, но и с социальными программами, которыми славится его совхоз. Его герои – Маслюков, шведские социал-демократы и, пусть мифологизированный, «нэповский», но Ленин. Он апеллирует к опыту СССР и ценностям социализма. Это не делает его коммунистом в традиционном смысле слова, но это базовые условия для того, чтобы в его политическом проекте интересы социальных низов, включая рабочий класс, были учтены гораздо в большей степени, чем этого можно было ожидать от либералов. При всей специфике российских условий, Грудинин может быть соотнесен с такими современными западными политиками, как Берни Сандерс, Джереми Корбин и Жан-Люк Меланшон.
Созванные королем и до поры до времени вполне лоялистски настроенные депутаты Генеральных штатов однажды явились на заседание и обнаружили помещение закрытым по приказу монарха. Тогда депутаты от третьего сословия отправились в соседнее здание и там, в Зале для игры в мяч, провозгласили себя Учредительным собранием. Так началась революция. Сегодня в России все сводится к вопросу о том, кто поведет депутатов от третьего сословия в Зал для игры в мяч.
Пока Грудинин остается для многих темной лошадкой. И его сторонники, и его противники чаще всего обсуждают его с моральных или психологических позиций или ищут в его фигуре символическое соответствие или несоответствие своим собственным взглядам. Я думаю, будет куда продуктивнее оценивать его, в первую очередь, как политический проект, опирающийся на определенные социальные силы. А для этого надо ответить на ряд принципиальных и конкретных вопросов.
Как далеко Грудинин хочет и может зайти в критике и реальном противоборстве с кремлевской администрацией? Готов ли он использовать начавшуюся кампанию как трамплин для дальнейшей борьбы за перемены в стране? На какие компромиссы он будет готов пойти и с кем? С какими силами он готов сотрудничать в рамках новой коалиции?
Первая задача Грудинина и сил, вступающих в коалиционный союз с ним, заключается в том, чтобы будущее страны не определялось соперничеством двух правых политических лагерей: Кремля и оппозиционных либералов, правящей олигархии и либеральной Фронды. Иначе нашу страну ждет примерно тот же трагический сценарий, который пережила братская Украина.
Второе. Важнейший вопрос заключается в том, возникнет ли массовое активистское движение вокруг кампании Грудинина. Для всех сил, объединившихся вокруг его фигуры, создание такого движения должно стать важнейшей политической задачей.
В-третьих, социальная коалиция, новое «третье сословие», которое может быть сконструировано вокруг кампании Грудинина, должно получить политическую форму. Для этого вокруг КПРФ или штабов предвыборной кампании нужно создать новую коалиционную структуру, в которой разные партии и группы, готовые реально работать на необходимые стране перемены, найдут свое место. Это обеспечит то, что в такой неизбежно широкой межклассовой (а потому внутренне противоречивой) коалиции, каждый голос будет услышан.
Наконец, борьба не закончится в марте 2018 года. Чем бы ни завершились выборы, процесс перемен, глубокой трансформации России, потребует сознательного массового участия. И уже сегодня нужно готовить наступательную стратегию, опирающуюся на политическое участие масс, на будущее. Начавшаяся предвыборная кампания нужна не сама по себе, а как инструмент для далеко идущих перемен в которых нуждается Россия.
Во Франции накануне Французской революции власть хотела допустить к выборам лишь лояльных или малоизвестных — и потому не опасных для нее политиков. С похожим расчетом Людовик XVI когда-то собрал Ассамблею нотаблей, представителей высшей знати, на полную лояльность которых, казалось, можно положиться. Людовик просчитался. Вероятно, просчиталась и нынешняя российская власть. Выборы могут стать нашим аналогом Генеральных штатов, из которых депутаты от Третьего сословия ушли в Зал для игры в мяч. И с их уходом рухнул казавшийся незыблемым Старый порядок.
Алексей Сахнин, Швеция
